tag = Маяковский

year: 1969

lang: serbo-croatian, english, german, french

size: 12,8 MB (185 pages)

link: https://drive.google.com/file/d/1IjwQXehQ5WPydAV6dg5EO2otcG1yDGsU/view?usp=sharing

  Петров
  Капланом
  за пуговицу пойман.
  Штаны
  заплатаны,
  как балканская карта.
«Я вам,
  сэр,
  назначаю апойнтман.
  Вы знаете,
  кажется,
  мой апартман?
  Тудой пройдете четыре блока,
  потом
  сюдой дадите крен.
  А если
  стриткара набита,
  около
  можете взять
  подземный трен.
  Возьмите
  с меняньем пересядки тикет
  и прите спокойно,
  будто в телеге.
  Слезете на корнере
  у дрогс ликет,
  а мне уж
  и пинту
  принес бутлегер.
  Приходите ровно
  в севен оклок,—
  поговорим
  про новости в городе
  и проведем
  по-московски вечерок,—
  одни свои:
  жена да бордер.
  А с джабом завозитесь в течение дня
  или
  раздумаете вовсе —
  тогда
  обязательно
  отзвоните меня.
  Я буду
  в офисе».
«Гуд бай!» —
  разнеслось окрест
  и кануло
  ветру в свист.
  Мистер Петров
  пошел на Вест
  а мистер Каплан —
  на Ист.
  Здесь, извольте видеть, «джаб»,
  а дома
«цуп» да «цус».
  С насыпи
  язык
  летит на полном пуске.
  Скоро
  только очень образованный
  француз
  будет
  кое-что
  соображать по-русски.
  Горланит
  по этой Америке самой
  стоязыкий
  народ-оголтец.
  Уж если
  Одесса — Одесса-мама,
  то Нью-Йорк —
  Одесса-отец.

Владимир Маяковский, 1925

Земля!
Дай исцелую твою лысеющую голову
лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот.
Дымом волос над пожарами глаз из олова
дай обовью я впалые груди болот.
Ты! Нас — двое,
ораненных, загнанных ланями,
вздыбилось ржанье оседланных смертью коней,
Дым из-за дома догонит нас длинными дланями,
мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней.
Сестра моя!
В богадельнях идущих веков,
может быть, мать мне сыщется;
бросил я ей окровавленный песнями рог.
Квакая, скачет по полю
канава, зеленая сыщица,
нас заневолить
веревками грязных дорог.

Владимир Маяковский, 1913

Пришли и славословим покорненько
тебя, дорогая взятка,
все здесь, от младшего дворника
до того, кто в золото заткан.

Всех, кто за нашей десницей
посмеет с укором глаза весть,
мы так, как им и не снится,
накажем мерзавцев за зависть.

Чтоб больше не смела вздыматься хула,
наденем мундиры и медали
и, выдвинув вперед убедительный кулак,
спросим: «А это видали?»

Если сверху смотреть — разинешь рот.
И взыграет от радости каждая мышца.
Россия — сверху — прямо огород,
вся наливается, цветет и пышится.

А разве видано где-нибудь, чтоб стояла коза
и лезть в огород козе лень?..
Было бы время, я б доказал,
которые — коза и зелень.

И нечего доказывать — идите и берите.
Умолкнет газетная нечисть ведь.
Как баранов, надо стричь и брить их.
Чего стесняться в своем отечестве?

Владимир Маяковский, 1915

  Ну, это совершенно невыносимо!
  Весь как есть искусан злобой.
  Злюсь не так, как могли бы вы:
  как собака лицо луны гололобой —
  взял бы
  и все обвыл.

  Нервы, должно быть...
  Выйду,
  погуляю.
  И на улице не успокоился ни на ком я.
  Какая-то прокричала про добрый вечер.
  Надо ответить:
  она — знакомая.
  Хочу.
  Чувствую —
  не могу по-человечьи.

  Что это за безобразие!
  Сплю я, что ли?
  Ощупал себя:
  такой же, как был,
  лицо такое же, к какому привык.
  Тронул губу,
  а у меня из-под губы —
  клык.

  Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.
  Бросился к дому, шаги удвоив.
  Бережно огибаю полицейский пост,
  вдруг оглушительное:
«Городовой!
  Хвост!»

  Провел рукой и — остолбенел!
  Этого-то,
  всяких клыков почище,
  я и не заметил в бешеном скаче:
  у меня из-под пиджака
  развеерился хвостище
  и вьется сзади,
  большой, собачий.

  Что теперь?
  Один заорал, толпу растя.
  Второму прибавился третий, четвертый.
  Смяли старушонку.
  Она, крестясь, что-то кричала про черта.

  И когда, ощетинив в лицо усища-веники,
  толпа навалилась,
  огромная,
  злая,
  я стал на четвереньки
  и залаял:
  Гав! Гав! Гав!

Владимир Маяковский, 1915