DAILY RITUALS
Mason Currey, 2013
Альпина Паблишер, издание на русском языке, перевод, оформление, 2013
одним словом — ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса
Во введении автор пишет: «Книга эта, разумеется, поверхностная и легкомысленная, в ней исследуются обстоятельства творчества, а не его плоды; процесс, а не суть». И автор явно преувеличивает — ничего в ней не исследуется, это просто сборник нескольких десятков жизнеописаний с указанием откуда что в конце.
Набор русского издания был с ошибками в написании времени; корректора — на дыбу.
Цитаты:
- Эрик Сати (1866–1925)
В 1898 г. Сати переехал из парижского квартала Монмартр в рабочий пригород Аркей, где ему предстояло жить до самой смерти. По утрам композитор, как правило, отправлялся пешком в столицу, проходя около десяти километров до прежнего своего места жительства, заглядывая по пути в любимые кафе. Один из наблюдателей отмечал, что Сати «двигался медленно, маленькими шагами, крепко зажав зонтик под мышкой. За разговором он останавливался и отдыхал, слегка сгибая колено, поправлял пенсне и упирался кулаком в бедро. Затем он отправлялся дальше все такими же маленькими, решительными шагами». Наряд композитора так же бросался в глаза, как и его походка: в самый год переезда в Аркей Сати получил небольшое наследство и потратил его на дюжину одинаковых вельветовых костюмов каштанового цвета и такое же количество котелков к ним. Местные жители вскоре прозвали его «вельветовым господином».
В Париже вельветовый господин навещал друзей или встречался с ними в кафе. Там же, в кафе, он работал над своими композициями, однако только в кафе, не в ресторанах: гурман Сати заранее предвкушал вкусное вечернее угощение. Хотя он любил изысканные блюда и тщательно следил за своим рационом, он мог поглощать пищу в невероятных количествах, например, в один присест уничтожить омлет на 30 яиц. Иногда Сати удавалось заработать за вечер немного денег, подыгрывая на пианино певцам в кабаре, в противном случае он совершал еще один обход кафе, хорошенько при этом напиваясь. Последняя электричка в Аркей отправлялась в час ночи, однако Сати часто опаздывал на поезд, и ему приходилось добираться домой пешком – чуть ли не до рассвета. И тем не менее, едва наступало новое утро, он вновь пускался в путь.
Специалист по истории искусства Роджер Шаттак высказал предположение, что присущее Сати уникальное чувство ритма и понимание «возможностей варьирования повторов» связано с этими «бесконечными путешествиями взад и вперед по одному и тому же маршруту изо дня в день». Действительно, на ходу Сати останавливался, записывал какие-то идеи; если уже наступала темнота, пристраивался под фонарем. Во время войны фонари выключали, и прошел слух, что это плохо сказалось на продуктивности Сати. - Луи Армстронг (1901–1971)
Почти всю свою взрослую жизнь Армстронг провел в пути с одного выступления на другое. Спал он в безликих номерах дорожных гостиниц. Чтобы справиться со стрессом и скукой подобной жизни, великий трубач разработал замысловатый ритуал, которому следовал до и после шоу. Он старался прибыть на любое мероприятие за два часа до начала, уже полностью одетый, и проводил оставшееся время в своей гримерной, пользуя себя домашними средствами, в которые глубоко верил: глицерином и медом «для смазки труб», маалоксом от боли в желудке, а хронические трещины на губах залечивал особой мазью, изготовленной немецким тромбонистом. По окончании празднества Армстронг возвращался в гримерную и принимал друзей и поклонников, сидя в нижней рубашке с носовым платком на голове и вертя в руках трубу. Перед выступлением он ни в коем случае не обедал, но мог польститься на поздний ужин, а чаще предпочитал вернуться к себе в отель и либо попросить в номер еду из ресторана гостиницы, либо заказать доставку китайских блюд – они значились у него в главном меню сразу же после красных бобов с рисом. Затем музыкант сворачивал косячок – он открыто курил марихуану, «травку», почти ежедневно, предпочитая ее алкоголю,– и принимался за обширную корреспонденцию под музыку из двух кассетников, которые он повсюду возил за собой.
Вечно страдавший бессонницей, Армстронг использовал музыку словно колыбельную, однако перед отходом ко сну ему требовалось еще одно домашнее средство – Swiss Kriss, сильнодействующее слабительное на травах, изобретенное специалистом по питанию Гейлордом Хаузером в 1922-м (оно продается и поныне). Армстронг столь крепко верил в целебные свойства этого лекарства, что рекомендовал его всем друзьям и даже заказал карточку, где он сидит на унитазе под лозунгом «Оставь это все позади». Его врачей приводила в ужас эта манера заниматься самолечением, однако результат был неплохой: вечер за вечером трубач продолжал выступать на неизменно высоком уровне, и утомительные гастрольные разъезды вроде бы не сказывались на нем. Он сам признавался в интервью 1969 года:
«Это была чертовски трудная работа, парень. Я словно 20 000 лет провел в самолетах и поездах, устал до чертиков... Я никому ничего не доказывал, просто хотел играть как можно больше. Моя музыка и была моей жизнью, всегда на первом месте, но чего стоит музыка, если ты не умеешь донести ее до слушателей? Надо жить для публики, потому что ты только за этим и нужен: чтобы доставлять людям удовольствие». - Глен Гульд (1932–1982)
Как-то раз Гульд провозгласил себя «искуснейшим отшельником» Канады. Отчасти он шутил: пианист-виртуоз любил играть роль эксцентричного гения, живущего – на манер Говарда Хьюза – в уединении роскошной квартиры в Торонто. Но было в этом заявлении и зерно истины: Гульд был закоренелым ипохондриком, со множеством реальных и выдуманных болезней, он до смерти боялся микробов (если во время телефонного разговора собеседник на том конце провода чихал, Гульд в ужасе вешал трубку) и тщательно оберегал свою частную жизнь, избегал эмоций и близких отношений, резко рвал любые связи, если они начинали казаться чересчур тесными. В 1961-м, в возрасте 31 года, Гульд перестал выступать и полностью сосредоточился на творческой работе, сочиняя музыку у себя дома и записывая ее в студии. У него не было хобби, с малым избранным кругом друзей и сотрудников он общался главным образом по телефону.
«Вероятно, мой стиль жизни отличается от обычного, и я очень этому рад,– сказал он журналисту в 1980 г.– Жизнь и работа слились для меня воедино. Если это вы называете эксцентричностью, значит, я эксцентричен».
В другом интервью Гульд описал свой режим:
«Я склонен к полуночному существованию, солнечный свет меня не радует. Любые яркие оттенки вызывают у меня депрессию, и мое настроение обратно пропорционально хорошей, ясной погоде. Лично я верю не в серебряную изнанку у каждого облачка, а в темное облачко за каждой серебряной изнанкой. Я стараюсь приурочить выход из дому как можно к более позднему часу, и появляюсь в сумерках вместе с летучими мышами и енотами».
Иной раз дела вынуждали его выйти из дому пораньше, но будь его воля, Гульд спал бы до вечера. Вместо будильника он предпочитал звонки от друзей. Поднявшись, он направлялся в Канадский радиоцентр, где забирал почту и узнавал новые сплетни. Если он готовил запись, то приходил в студию около семи вечера и работал до часа-двух ночи. Эти поздние заседания обставлялись множеством совершенно обязательных ритуалов. Продюсер, много лет проработавший с Гульдом в Columbia Records, вспоминал: «У Гульда все было ритуалом. Все должно было постоянно и определенным образом повторяться, только так он чувствовал себя в безопасности». Окунать руки чуть ли не в кипяток и греть их таким образом ровно 20 минут; периодически закидывать в рот валиум и посылать тапера за «двойным-двойным» (то есть кофе с двумя кусочками сахара и двойной порцией сливок) – все это было ритуалом.
Когда он не работал, Гульд почти не выходил из дома, читал, составлял списки обязательных дел, разбирал ноты и слушал музыку. Он слушал музыку по радио, по его собственным прикидкам, как минимум шесть часов в день, причем два радиоприемника и один телевизор работали одновременно в разных комнатах. («Мне не нравятся люди, которые много смотрят телевизор,– говорил он.– Я один из таких»).
Так же много и неразборчиво он читал – по несколько газет в день и стопку книг в неделю. За пианино он проводил гораздо меньше времени, практиковался не более часа в день и утверждал, будто лучше всего играет, «когда неделями не прикасается к инструменту».
В те дни, когда Гульд оставался дома, он снова брался за телефон в 23:00 и тут уж разговаривал подолгу, иной раз до часа-двух ночи. Многие его друзья жаловались: дескать, Гульд никогда не спрашивал, уместен ли его звонок, не тратил время на любезности, а сразу переходил к тому, что занимало в данный момент его ум. Он мог болтать часы напролет, а собеседник вынужден был терпеливо выслушивать бодрый и жизнерадостный монолог «ночной пташки».
«Он зачитывал целиком статьи и книги, пел в трубку арии, а иногда даже и репетировал по телефону, пропевая то, что ему предстояло сыграть на пианино»,– пишет Кевин Баззана в биографии «Очарованный странник: Жизнь и искусство Глена Гульда». (Счет Гульда за телефонные разговоры, уточняет биограф, достигал четырехзначных сумм.) Прекратить с ним разговор не получалось, он бы не заметил, если бы собеседник заснул под его речи.
Наговорившись, пианист отправлялся в круглосуточный ресторанчик по соседству и там принимал единственную за день полноценную пищу: глазунью, салат, тост, сок, щербет и кофе без кофеина. Почему-то более частые приемы пищи вызывали у него чувство вины, хотя он перекусывал печеньем из аррорута, крекерами Ritz и то и дело пил чай, кофе, воду и апельсиновый сок. В дни записи он не ел вообще. Считал, что от голода обостряются способности. На рассвете, часов в пять-шесть утра, Гульд принимал снотворное и отправлялся в постель. - Фридрих Шиллер (1759–1805)
Немецкий поэт, историк, философ и драматург держал у себя в кабинете ящик с гнилыми яблоками: их аромат (или вонь, как кому) взбадривала его и побуждала к творчеству. Шиллера выводила из себя любая помеха, поэтому он писал большей частью ночью, а летом выходил в сад своего маленького домика в пригороде Йены. Один из первых биографов сохранил подробности расписания дня (вернее, ночи) поэта:
«Рядом с ним на письменном столе стоял крепкий кофе или вино с шоколадом, а чаще всего бутылка старого рейнского или шампанского, чтобы он мог время от времени подкрепиться. В ночной тиши соседи слышали, как он торжественно декламирует, а всякий, кто наблюдал за ним в это время – наблюдать было несложно, ибо по другую сторону маленькой долины, где располагался его дом, поднимались холмы,– видел, как поэт расхаживает взад и вперед, разговаривая во весь голос, а потом вдруг бросается к столу и пишет, прихлебывая из стоявшего рядом стакана, и так до четырех или даже пяти часов утра зимой, а летом – до трех. Затем он укладывался в постель и редко поднимался раньше девяти-десяти часов».
Затяжные ночные бдения, когда он возбуждал себя не только кофе, вином, шоколадом и запахом гниющих яблок, но и постоянным курением и нюханьем табака, существенно ослабили здоровье и привели к постоянным болезням. Тем не менее отказаться от этой привычки писатель не мог, ведь только таким способом удавалось выделить в сутках длинные периоды, когда он мог работать без помех. Шиллер писал своему другу: «Мы не ценим самое дорогое, чем обладаем,– время. А если бы научились пользоваться им сознательно, мы бы совершали чудеса». - Чарльз Дарвин (1809–1882)
Дарвин считал обязательным отвечать на каждое полученное им письмо, даже если автор был заведомым глупцом или психопатом. - Владимир Набоков (1899–1977)
Родившийся в России писатель славился своими причудами в работе. Так, с 1950 г. он делал первые наброски карандашом на разграфленных учетных карточках, собирая их в длинных каталожных ящиках. Набоков утверждал, что роман складывается у него в голове целиком, в готовой форме, еще до того, как он приступал к работе. Этот метод позволял ему записывать кусочки текста без всякой последовательности, в том порядке, в каком они приходили ему в голову, а затем, тасуя свои записи, он мог быстро сложить целые страницы, главы и даже части книги. Коробка с карточками служила также переносным письменным столом: первый вариант «Лолиты» писатель начал во время путешествия по Америке и работал по ночам на заднем сиденье припаркованного автомобиля – по его словам, то было единственное место, где не было ни шума, ни рукописей. И только после нескольких месяцев такой работы он отдавал наконец карточки жене, чтобы она подготовила напечатанный текст, а затем несколько раз основательно перерабатывал этот материал.
В молодости Набоков предпочитал писать в постели, прикуривая одну сигарету от другой, но когда стал старше и бросил курить, привычки изменились. В интервью 1964-го он поведал: «Обычно мой день начинается за чудесной старомодной конторкой в моем кабинете. Потом, когда сила притяжения начинает пощипывать икры, я сажусь в удобное кресло за обыкновенный письменный стол, и, наконец, когда тяжесть ползет вверх по позвоночнику, я ложусь на диван в углу моего маленького кабинета».
<...>
У меня обычные привычки, я неприхотлив в еде, я ни за что не променяю мою любимую яичницу с ветчиной на меню, в котором тьма опечаток»,– сказал он в другом интервью.
«Из иных острых удовольствий назову телетрансляцию футбольного матча, порой бокал вина или треугольный глоток баночного пива, солнечные ванны на лужайке, а также сочинение шахматных задач».
И, разумеется, писатель получал удовольствие от охоты на своих любимых бабочек, чем и занимался летом на склонах Альп, иной раз пробегая за день 25 километров, из-за чего, как он угрюмо признавался, спал еще хуже, чем зимой. - Пол Эрдеш (1913–1996)
Эрдеш был одним из самых блистательных и успешных математиков ХХ в. Он также, как убедительно доказывает Пол Хоффман в биографии «Человек, который любил только числа», был эксцентриком, чем-то вроде «монаха от математики»: хранил вещи в чемодане, ходил в лохмотьях, раздавал почти весь свой заработок, оставляя себе лишь на самое скудное существование. Закоренелый холостяк, до смешного (а может, и до патологии) привязанный к мамочке, он не умел не то что готовить – вскипятить чайник. Зато работал исступленно, по 19 часов изо дня в день. Ему хватало трех-четырех часов для сна.
Эрдеш любил работать в интенсивном, краткосрочном сотрудничестве с другими математиками, он несся на другой край света в поисках нового таланта и поселялся в доме очередного сотрудника на то время, что они вместе решали задачу. Один из коллег, удостоенных его визитов, вспоминал в 1970-х:
«Спал он не более трех часов. Спозаранку вставал и писал письма, письма математикам. Спал он на первом этаже. В первый раз, когда он жил у нас, часы были установлены неправильно, они показывали 7:00 в 4:30 утра. Пол вообразил, что всем пора вставать и приниматься за работу, так что он включил телевизор на полную мощь. Позднее, лучше меня узнав, он ограничивался тем, что поутру стучал мне в дверь спальни: „Ральф, ты там живой?“
Темп он держал просто убийственный. Его бы воля, мы бы не прерывались с восьми утра до половины второго ночи. Нет, поесть он разрешал, но и за едой мы говорили о математике и писали формулы на салфетках. После недели, от силы двух, такого визита я валился с ног».
Своей необычайной выносливостью Эрдеш был обязан амфетаминам – он принимал ежедневно от 10 до 20 миллиграмм бензедрина или риталина. Боясь, что эта привычка засосет Эрдеша, один друг предложил ему пари: сумеет ли тот месяц обходиться без стимуляторов. Эрдеш принял условия, тут же бросил амфетамины и ровно через 30 дней явился за выигрышем, однако сказал: «Ты убедился, что я не наркоман, но так я работать не могу. Просыпаюсь утром и таращусь на пустой лист бумаги. Никаких идей, словно я стал самым обычным человеком. Из-за тебя развитие математики остановилось на целый месяц!»
Сразу же после этого разговора Эрдеш вернулся к амфетаминам, таблеткам кофеина и крепкому эспрессо. «Математик – машина, превращающая кофе в теоремы»,– говаривал он. - Альберт Эйнштейн (1879–1955)
Эйнштейн эмигрировал в Соединенные Штаты в 1933 г., получил должность профессора в Принстонском университете и работал там до 1945 г. День его в Принстоне проходил очень просто. Между девятью и десятью утра он завтракал и просматривал газеты. Примерно в 10:30 отправлялся на работу – в хорошую погоду пешком, а в плохую за ним заезжала машина из университета. Он работал до часа, к половине второго возвращался домой на обед и чашечку чая, после чего продолжал свои занятия дома, принимал посетителей и разбирал корреспонденцию, которую его секретарь подготавливала к этому часу. Ужинали в 18:30, после чего ученый продолжал работать и отвечать на письма. При всей своей скромности Эйнштейн пользовался в университете большой известностью, причем не только за свои открытия, но и за свою рассеянность и небрежную внешность. Ленясь ходить в парикмахерскую, Эйнштейн отпускал длинные волосы, кроме того, он считал излишним носить подтяжки и носки. На пути в университет или домой его нередко подкарауливали местные жители, желавшие лицезреть великого физика. Коллега рассказывал: «Эйнштейн по малейшей просьбе соглашался сфотографироваться с чьей-то женой, детьми или внуками и обменивался с зеваками несколькими приветливыми словами, после чего он двигался дальше, покачивая головой и приговаривая: „Опять старого слона танцевать заставили!“»