Вот, братцы мои, и праздник на носу — Пасха православная.
Которые верующие, те, что бараны, потащат свои куличи святить. Пущай тащат! Я не потащу. Будет. Мне, братцы, в прошлую Пасху на кулич ногой наступили.
Главное, что я замешкался и опоздал к началу. Прихожу к церковной ограде, а столы уже заняты. Я прошу православных граждан потесниться, а они не хочут. Ругаются.
— Опоздал,— говорят,— черт такой, так и становь свой кулич на землю. Нечего тут тискаться и пихаться — куличи посроняешь.
Ну, делать нечего, поставил свой кулич на землю. Которые опоздали, все наземь ставили.
И только поставил, звоны и перезвоны начались.
И вижу, сам батя с кисточкой прется.
Макнет кисточку в ведерко и брызжет вокруг. Кому в рожу, кому в кулич — не разбирается.
А позади бати отец-дьякон благородно выступает с блюдцем, собирает пожертвования.
— Не скупись,— говорит,— православная публика! Клади монету посередь блюдца.
Проходят они мимо меня, а отец-дьякон зазевался на свое блюдо и — хлоп ножищей в мою тарелку. У меня аж дух захватило.
— Ты что ж,— говорю,— длинногривый, на кулич-то наступаешь? В пасхальную ночь...
— Извините,— говорит,— нечаянно.
Я говорю:
— Мне с твоего извинения не шубу шить. Пущай мне теперь полную стоимость заплатят. Клади,— говорю,— отец-дьякон, деньги на кон!
Прервали шествие. Батя с кисточкой заявляется.
— Это,— говорит,— кому тут на кулич наступили?
— Мне,— говорю,— наступили. Дьякон,— говорю,— сукин кот, наступил.
Батя говорит:
— Я,— говорит,— сейчас кулич этот кисточкой покроплю. Можно будет его кушать. Все-таки духовная особа наступила...
— Нету,— говорю,— батя. Хотя все ведерко на его выливай, не согласен. Прошу деньги обратно.
Ну, пря поднялась. Кто за меня, кто против меня. Звонарь Вавилыч с колокольни высовывается, спрашивает:
— Звонить, что ли, или пока перестать?
Я говорю:
— Обожди, Вавилыч, звонить. А то,— говорю,— под звон они меня тут совсем объегорят.
А поп ходит вокруг меня, что больной, и руками разводит.
А дьякон, длинногривый дьявол, прислонился к забору и щепочкой мой кулич с сапога счищает.
После выдают мне небольшую сумму с блюда и просят уйти, потому, дескать, мешаю им криками.
Ну, вышел я за ограду, покричал оттеда на отца-дьякона, посрамил его, а после пошел.
А теперь куличи жру такие, несвячёные.
Вкус тот же, а неприятностей куда как меньше.
1925