двести семьдесят вторая чайная ложка

— Так странно осознавать, что все люди из этого фильма уже мертвы. Или... глубокие старики. Он, наверное, ездит на коляске с моторчиком. А она... ссыт в пакет. Теперь вся семья обязана по очереди её навещать. И когда они дежурят у её постели, а по телику вдруг начинается этот фильм, она говорит: «Боже, какая же я была молодая...»
— Не нагоняй тоску.

Thoroughbreds (2017)

двести семидесятая чайная ложка

Мы считаем нашу способность чувствовать чем-то само собой разумеющимся. Мы, например, думаем, что визуальный мир дан нам целиком во всей своей глубине, красочности, движениях и формах и что все эти его характеристики прекрасно подогнаны друг к другу и синхронизированы во времени. Воспринимая это кажущееся единство, мы не думаем о том, что целостная зрительная сцена состоит из множества различных элементов, что мозг должен сначала проанализировать и обработать каждый из них в отдельности и только потом синтезировать из них единую зрительную картину. Эта сложносоставная природа зрительного восприятия более очевидна художникам и фотографам; для других людей эта сложность становится понятной, когда, вследствие каких-то неврологических расстройств, нарушается или исчезает функция какого-либо компонента этой системы.

Оливер Сакс «Музыкофилия»

двести шестьдесят девятая чайная ложка

Руки божества, обнаженные по локоть, были в рыжих резиновых перчатках, и скользкие тупые пальцы копошились в извилинах. Временами божество вооружалось маленьким сверкающим ножиком и тихонько резало желтые упругие мозги.

Михаил Булгаков «СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ»

двести шестьдесят седьмая чайная ложка

В этой комнате пахло тряпьем и сырой водой,
и одна в углу говорила мне: «Молодой!
Молодой, поди, кому говорю, сюда».
И я шел, хотя голова у меня седа.

А в другой — красной дранкой свисали со стен ножи,
и обрубок, качаясь на яйцах, шептал: «Бежи!»
Но как сам не в пример не мог шевельнуть ногой,
то в ней было просторней, чем в той, другой.

В третьей — всюду лежала толстая пыль, как жир
пустоты, так как в ней никто никогда не жил.
И мне нравилось это лучше, чем отчий дом,
потому что так будет везде потом.

А четвертую рад бы вспомнить, но не могу,
потому что в ней было как у меня в мозгу.
Значит, я еще жив. То ли там был пожар,
либо — лопнули трубы; и я бежал.

Иосиф Бродский, 1986

двести шестьдесят шестая чайная ложка > Владимир Сорокин. Отпуск

Громада аэропорта: просверк дробящихся граней + вертикальная симфония стали + белое безмолвие купола. На куполе: снег + вороны + закат.

Зима. Конец января. −18°С.

Аэропорт: бомжи вовне + пассажиры внутри. Двери строгого стекла. Привратники в зеленом, с автоматами:

– Пачпорт?

Моя голограмма в их руках. Меня увидели:

– Здравствуйте, Николай Семенович.

– И вам не хворать.

Вхожу в сверкающее тепло.

Оно пахнет лучше, чем холод снаружи. Там: бомжи + собаки + моча тех и других. Здесь: свежесть пластикстеклостали + ммм... запах эдакий... как бы сказать... дачный какой-то... прямо как у нас с мамой в Крекшино... яблочками в саду августовском попахивает.

Атмосферный дизайн.

Приятственно и успокоительно.

И все для пассажира обустроено.

Мне, холостяку, в этой громадине найдется уютное местечко. Нынче встал засветло. Не по будильнику, а сам по себе: тревога внутренняя. Как обычно перед полетом. Редко летать приходится, признаюсь. Работа сидячая, а курьерская служба в Палате знатная. В общем – волнуюсь каждый раз. Было не до завтрака: керосинка + чайник + хлебмасловаренье? Долго + обременительно = невозможно.

Ранние рейсы: особенное беспокойство + суетливость + раздражительность. И ложные страхи, ложные страхи...

– Сударыня, где здесь можно принять душ и побриться?

– Третий подвальный этаж, сударь.

Прекрасно... Можно: помыться + побриться + позавтракать = расслабиться. Но надобно оглядеться: в новом аэропорту был год назад, промельком: опаздывали с Коровиным. Даже толком тогда не осмотрелся: глупость оного + моя доверчивость + идиотизм департамента.

Задрав голову: размах + недюжинное художественное усилие.

Впечатляет.

Купол светел и огромен.

Уникальный акустический эффект: каждый голос, отразившись от него, возвращается к источнику усиленным.

– А?

– А-а-а-а-а-а!

Воплощенный принцип государственности: каждый подданный да услышан будет.

По купольному окоему – верные сыны России: цари, святые, космонавты, большевики, великомученики, духовидцы, ученые, герои.

Курчатов + Грозный + Радонежский + Буслай + Калашников + Кутузов + Муромец + Матросов + Столыпин + Сталин + Невский + Кронштадтский + Ленин + Колчак + Петр I + Гагарин + et cetera. Сияют лица радужным разноцветием.

Красиво. Амбициозно. Государственно.

Парят в воздухе светящиеся строки Гимна:

И срослись в единении славном
Серп и молот с крестом православным.

Голова кружится. Моя шея, в отличие от поясницы, гибкостью никогда не отличалась. Ежели кланяюсь я, то всегда в пояс. До кивка тупеем мне еще годиков семь по монечке пальцами тереть. А уж потом я так кивну, что: содрогнутся + затрепещут = зауважают.

Пассажиров не так много. Все издают звуки под куполом. Проба гражданского голоса. И возвращается к ним государственное эхо...

Вообще, признать надо, мало соотечественники нынче зимой в отпуск летают. Причин на то много. И в основном – экономические. Но нет правил без исключений. Мне в Палате дали отпуск. Столоначальник решил так. А я не держусь за сентябрь. Я пластичный во многих смыслах. Надобно уметь: жить легко + служить легко.

Из Египта вернусь аккурат к Масленице. Надобно: блинов у «Петровича» наесться + выпить водочки + послушать балалайку = ощутить праздник.

Но – мыться пора.

< . . . >