восемьсот вторая чайная ложка

Особое выражение в моделях одежды находит правило материального расточения, хотя в одних и тех же моделях представлены и примеры других, родственных принципов денежной репутации. Действенно служат своему назначению другие способы доказательства денежного положения, и они в моде всегда и во всем, однако у расходов на одежду есть то преимущество над большинством других способов, что наше одеяние всегда служит свидетельством нашего денежного положения, указывая на него при первом же взгляде всякого постороннего наблюдателя. Также верно, что в одежде более явно присутствует и, может быть, практикуется всеми в большей мере, чем в любой другой сфере потребления, общепризнанное желание расходовать напоказ. Все без труда согласятся с той банальностью, что люди всех классов, подвергая себя расходам на одежду, большей частью делают это не для того, чтобы защитить свою персону от холода, а ради респектабельного внешнего вида. И вероятно, ни в каком другом вопросе не возникает такого острого чувства убогости, которое ощущается, если мы не дотягиваем до уровня, установленного общественным обычаем в одежде. В отношении одежды в большей степени, чем в отношении многих других статей потребления, справедливо то, что люди будут выносить весьма существенные лишения в жизненных благах, чтобы только позволить себе то, что считается приличным размером расточительного потребления, так что отнюдь не необычным явлением оказываются живущие в суровом климате люди, которые носят легкую одежду, только чтобы казаться хорошо одетыми. А рыночная стоимость товаров, используемых для одежды, в гораздо большей степени складывается из модности, репутации товаров, чем из той физической функции, которую они выполняют, облекая персону владельца. Потребность в одежде является явно «высшей», или духовной, потребностью.

Торстейн Веблен «Теория праздного класса»

семьсот девяносто третья чайная ложка

Друг-художник живет в доме старой постройки в районе Воля. Некоторое время назад жильцы решили отремонтировать лестничную клетку. Пожилых и несовершеннолетних освободили от участия. Остальные разделили между собой задачи. Чистили, драили, сдирали старую краску. Долго скребли. Соскоблили ПНР и военную гарь и наконец дошли до слоев времен промышленной революции. Потом, при слабом свете лампочки, балансируя на коротконогих стремянках, клали новый грунт. Работали плечом к плечу. Никто не смотрел на часы. Не требовал вознаграждения.

И вот пришло время выбрать новый цвет. Впрочем, выбор был довольно ограниченный, поскольку специалист из департамента культурного наследия рекомендовал что-то между бежевым и сарептской горчицей. Поэтому рассматривался оттенок, который производитель назвал «Фокстротом в лунном свете», или «Карамельным свингом». И, похоже, карамельный свинг задел за живое соседку со второго этажа.
— На дерьмо похоже,— объявила она.
— Постойте,— ответил мой друг-художник.— Напомню, что мы выбираем краску, которая подходила бы к кафелю. Это охра.
— Ничего подобного! — стояла на своем пани со второго этажа.
— А вы Рембрандта когда-нибудь видели? — вскричал друг-художник.
— А вы говно видели?
— Тогда, может, «Щепотку корицы»? — кто-то примирительно помахал палитрой.
— Я не позволю оскорблять Рембрандта!
В этот момент сосед с четвертого этажа совершил камингаут.
— Я — дальтоник,— заявил он,— и считаю, что тут нужен зеленый или вишневый.
— Но цвет должен подходить к кафелю,— напомнил охранник с третьего этажа.
— Вот именно! — обрадовался дальтоник.

 
Марцин Виха «Как я разлюбил дизайн»