Это был красивый и теплый осенний день. Пожелтевшие листья готовились к своему полету. Я брел из школы по главной улице подмосковного поселка. Впереди шла корпулентная мама кудряво-веснушчатого Юрки, держа его за руку. За ней поспешали, щебеча, две девочки из нашего 2-го «А». На девочках были белые переднички, в косичках колыхались огромные банты.
Я брел сзади, раскручивая над головой мешок со сменной обувью. На мешке было вышито мамой: ВОВА С. Это определило мою школьную кличку в новом учебном году. Вовас изображал вертолет, крутя мешок и издавая ртом соответствующие звуки. Мама Юрки, которой было поручено проводить меня до дома, шла, не обращая на мой «вертолет» никакого внимания.
Стояло первое сентября. Только что мы, подмосковные школьники, отсидев укороченный день в зелено-коричневой, пахнущей скукой школе, разбредались по своим дворам. Шли самостоятельные старшеклассники и первоклашки с бабушками. Брели с тертыми портфелями хулиганистые детдомовцы. Бодренько похохатывали пяти-шестиклассницы, достойно несли свою взрослость восьмиклассницы.
Главная улица пересекала единственную в поселке площадь. На которой строился из белого кирпича кинотеатр «Восход». В котором мне доведется еще посмотреть «Спартака», «Трех мушкетеров», «Анжелику» и «Фантомаса».
Возле этого строящегося храма общественных снов все и произошло.
Белые кирпичи клали ничем не привлекательные каменщики. К храму параллельно улице шла свежевырытая траншея. Параллельно траншее лежали длинные черные трубы. Вид этих новеньких, облитых блестящим варом труб заинтересовал. Заглушив свой «вертолет», я остановился. Из траншеи послышалось кряхтение и показались два мужика в промасленных ватниках и кепках. Лица их были цвета земли, которую они только что копали. Они были сумрачны. Мимо них проплыла мама Юрки. Один из мужиков проводил ее колышущийся зад своим взглядом, сплюнул и тяжело вздохнул.
— Чего вздыхаешь? — спросил другой, доставая папиросу и вставляя в свои стальные зубы.
— Не ебался давно,— ответил тот и почесал под кепкой.
— Вот как! — рассмеялся стальнозубый.
Он закурил, заметил приближающихся восьмиклассниц и пихнул напарника ватным локтем в ватный бок:
— Ты это...
— Чего? — нахмурился тот.
— Вон, малолеток еби,— он выпустил дым в сторону восьмиклассниц.
— На хер они мне сдались,— с обидой пробормотал другой.
— А чего? Малолетки — сладкие.
— Ты чего, пробовал?
— А как же! — шире заулыбался стальнозубый.
И подождав, когда ноги восьмиклассницы поравнялись с его земляным лицом, произнес:
— Такую выебешь — оближешь.
Девочки прошли. Мужики проводили их долгими взглядами. Потом стальнозубый заметил меня, подмигнул и скрылся в траншее. Его напарник натянул свою кепку на глаза, сплюнул и тоже исчез в земле.
Траншея опустела, словно и не было никакого разговора. Но слова двух этих подземных обитателей застряли в голове восьмилетнего Воваса. За словами стояло что-то тайное, важное и преступное. Повторяя их, я побрел дальше, до поворота на Первомайскую, где ждала Юркина мама...
Я вошел в наш просторный двор и остановился. Во дворе белели четыре одноэтажных дома и один двухэтажный. В домах жили геологи и геофизики. Слов, которые произнесли подземные мужики, в нашем дворе никто никогда не употреблял. Родители и бабушка были на работе. Дома с пирожками и бульоном меня ждала пахнущая мазью Вишневского прабабушка. Почему-то я был уверен, что прабабушка этих слов не знает.
Возле сараев раздался выстрел из самодрачки. Я пошел на этот звук. Сидя под бузиной, Андрей и Колька набивали самодрачку спичечными головками. Возле них висело приятно пахнущее гарью облачко. Колька был на четыре года старше нас с Андреем.
— Сорока,— сказал Колька, быстро глянув, и снова склонился над самодрачкой.
— А что такое «ебать»? — спросил я.
Колька поднял голову, прекратил свою работу. И произнес вполне серьезно:
— Сейчас расскажу.
И рассказал.
2010